После того как 27 сентября началось военное обострение на линии соприкосновения в Нагорном Карабахе, подавляющее большинство текстов на эту тему фокусировалось вокруг новой роли Турции как в конфликте, так и в Кавказском регионе в целом. Роль Анкары оценивается сторонами противостояния с диаметрально противоположных позиций. По словам азербайджанского президента Ильхама Алиева, «политика Турции, направленная только на мир в регионе и во всем мире, уже дает результаты не только на Ближнем Востоке, но и на Кавказе». Как следствие, считает лидер Азербайджана, Анкара «имеет право голоса как в регионе, так и в мире». Иначе оценивает вовлечение Турции премьер-министр Армении Никол Пашинян. По его мнению, то, что сегодня происходит на Кавказе – продолжение османской агрессивно-наступательной политики. «Если у Турции получится здесь, если она начнет захватывать греческие острова в Эгейском море, а затем продвигаться дальше на Запад, тогда ждите их в Вене», – резюмировал глава армянского кабмина. Но какие рациональные мотивы движут Анкарой? Почему именно в 2020 году турецкая власть решила резко активизироваться на Кавказе?

Кавказ для Турции: традиции и современность

Читая статьи в различных СМИ и социальных сетях на темы карабахского военного противостояния, трудно отделаться от впечатления, что вмешательство Турции воспринимается как какой-то экспромт. Но в том, что Анкара заявила о своих интересах на Кавказе, не видна какая-то особая новизна. В отличие от США и стран Евросоюза, Турция – не новичок в кавказской политике. В XVI–XVIII вв. исторический предшественник Турецкой республики – Османская империя – вела борьбу за доминирование на Кавказе с Персией, а в XVIII – начале ХХ вв. – с Российской империей. Значительная часть территорий нынешних государств Южного Кавказа в различные периоды входили в состав этого мощного имперского образования. Однако в течение многих десятилетий после создания современной Турции ее элита игнорировала кавказское направление. Вдохновленная идеями Кемаля Ататюрка о том, что ислам и имперское наследие консервируют отсталость и сдерживают модернизационные импульсы, она была обращена к Европе (а после 1945 года – и к США). В итоге Кавказ был отодвинут на задний план турецкой внешней политики. В годы холодной войны Турция была лишь натовским форпостом по отношению к южной части Советского Союза – «вероятного противника» Запада.

По справедливому замечанию турецкого эксперта Керима Хаса, «распад Советского Союза позволил Турции после долгого исторического перерыва заново открыть ряд территорий, одной из которых стал Кавказ – регион, граничащий со Средней Азией и связанный с ней тесными историческими, этническими, культурными, лингвистическими и религиозными узами». Такое открытие происходило не за один год и даже не за одно десятилетие. И связано оно также не исключительно с личностью нынешнего лидера страны Реджепа Тайипа Эрдогана. Еще в начале 1990-х годов харизматический президент Турции Тургут Озал провозгласил необходимость политической ответственности страны за регионы «османского наследия». Именно в период его правления им было принято решение о закрытии сухопутной границы с Арменией, что пришлось на пик ее военного противостояния с Азербайджаном. Тогда же Турция заявила о поддержке боснийских мусульман в их противостоянии с сербами и хорватами в Боснии и Герцеговине. Затем эту активную линию олицетворял глава турецкого МИД Исмаил Джем (1997-2002). С приходом же к власти в Турции Партии справедливости и развития во главе с Реджепом Тайипом Эрдоганом Анкара стала вести более самостоятельную от США политику в регионах, которые относились исторически к «османскому пространству». Именно Эрдоган в 2008 году после завершения «пятидневной войны» предложил т.н. «Платформу стабильности и сотрудничества на Кавказе». Впрочем, эта инициатива не получила реализации в силу разнонаправленных интересов самих стран региона, а также внешних игроков. Однако политическая заявка была сделана. Впоследствии конфликты в Сирии и Ираке, внутренняя нестабильность на фоне противостояний с Рабочей партией Курдистана и джихадистскими группировками переключили внимание Анкары на ближневосточную тематику. Что, впрочем, не мешало ей в апреле 2016 года однозначно поддержать Азербайджан во время «четырехдневной войны» в Карабахе, на тот момент самой масштабной военной эскалации после установления хрупкого перемирия в мае 1994 года.

Мотивы для вовлечения на Кавказе

Интерес Турции к Кавказу определяется несколькими базовыми факторами. Во-первых, она имеет прочные связи с тюркоязычным Азербайджаном. Анкара признала независимость этой страны уже 9 декабря 1991 года, то есть через день после подписания Беловежских соглашений. И за последние двадцать девять лет две страны превратились в стратегических союзников. Во-вторых, Турция рассматривает энергетические и транспортные проекты в регионе как возможность укрепление своих экономических позиций в Евразии. Не забывая при этом о региональной изоляции Армении, если говорить о железной дороге Баку-Ахалкалаки-Тбилиси-Карс в обход нее. Во-вторых, общие интересы связывают Турцию и Грузию. Официальный Тбилиси стремится в НАТО (если не стать полноправным членом альянса, чему мешают неразрешенные этнотерриториальные конфликты, то, как минимум, укрепить военно-политические связи с ним), в то время как Анкаре важно увязать свои региональные амбиции с поддержкой Североатлантического блока. Показательна в этом плане встреча Эрдогана с генсеком НАТО Йенсом Столтенбергом 6 октября 2020 года. С одной стороны, турецкий лидер обозначил свое требование, ставшее лейтмотивом его выступлений последних двух недель: Армения должна уйти с «оккупированных земель». Но, с другой стороны, Эрдоган констатировал, что «союзники по НАТО должны проявлять конкретную солидарность с Турцией». В-третьих, значительную роль играет фактор кавказских диаспор. По различным оценкам, порядка 10% населения современной Турции имеют связь с Северным Кавказом и Закавказьем. Приблизительная численность выходцев из северокавказского региона оценивается в 3–5 миллионов человек, азербайджанцев – 3 миллиона, грузин – 2–3 миллиона. Многие из них ведут активную общественную и лоббистскую деятельность, они представлены в армии, парламенте, медийных структурах, являются важным электоральным ресурсом. Среди наиболее влиятельных кавказских НПО мы можем назвать Азербайджанскую Ассоциацию дружбы.

В-четвертых, турецкие действия на Кавказе воспринимаются в контексте более широких внешнеполитических подходов Анкары. Ранее Турция действовала как важный «мусульманский партнер» США (именно так называли ее в Вашингтоне). Но с того момента, как Анкара фактически отказалась поддержать американское вторжение в Ирак в 20003 году многое изменилось. Теперь Турция претендует на самостоятельную роль на Ближнем Востоке. Она присутствует в Сирии, Ливии, Ираке, пытается радикально пересмотреть свою роль в палестино-израильском конфликте. Не менее остро Анкара реагирует на положение дел в Средиземноморье и Эгейском море, где ее интересы сталкиваются с такими партнерами по Североатлантическому альянсу, как Греция и Франция. Турция проявляет активность в защите турецкого меньшинства в Болгарии, а также единоверцев-мусульман (болгарских помаков и сербских мусульман в области Санджак). Кавказ в целом и карабахский конфликт в частности на этом фоне видятся как часть более широкого полотна- усиления Турции в мировой политике. Но уже не в качестве обычной страны-члена НАТО, а мощного и, главное, самостоятельного евразийского игрока, субъекта, а не объекта больших геополитических игр. Таким образом, как бы ни сложилась дальше ситуация вокруг карабахского конфликта в 2020 году, Анкара уже почувствовала вкус к участию в кавказских процессах. И от ее роли просто так теперь не уйти. Вопрос лишь, в какой степени Турция готова к прагматической линии в регионе или, напротив, к конфронтации для достижения лучшего места под солнцем.

Анкара и Минская группа: совместимы ли подходы?  

В сегодняшних дискуссиях о турецкой роли в карабахской эскалации обычно говорят о таком ресурсе, как прокси Анкары из ближневосточного региона. На дипломатическом уровне это, как правило, ограничивается прозрачными намеками, в журналистских и аналитических публикациях эти версии обсуждаются уже без особой политкорректности. Между тем, по словам директора Службы внешней разведки России Сергея Нарышкина, в зону карабахского противостояния направляются такие группировки, как «”Джебхат ан-Нусра” (запрещена в РФ), “Фиркат аль-Хамза”, “Султан Мурад». Этот момент достаточно щепетильный. Всегда есть возможность сказать, что официальные структуры к этим людям с непонятным статусом отношения не имеют и ими не контролируются. Хотя если принять имеющиеся версии за основу, то очевидно, что приток людей с, мягко говоря, неоднозначной репутацией на Кавказ потенциально может создать риски не только для Грузии или России, но и в первую очередь для светского Азербайджана и проблемы в азербайджано-турецких отношениях.

Упоминание Сирии в кавказском контексте- не просто дань тезисам о взаимосвязанности двух регионов. Во многом Анкара рассматривает российское военное вмешательство в противостояние на Ближнем Востоке как вызов ее интересам и вторжение в ее «ближнее зарубежье». Те планы, которые имелись у Турции в отношении соседней Сирии, при участии Москвы реализовались не так и не в полной мере. Как следствие, формирование своеобразного российско-турецко-иранского «кондоминиума». Нечто похожее Анкара, скорее всего, хотела бы видеть и на Кавказе.

Но и помимо темы возможных прокси, многое в поведении Анкары можно рассматривать как проявления новой роли. Речь, прежде всего, о жесткой и последовательной критике Минской группы ОБСЕ, несмотря на то, что сама Турция- ее член, хотя и не сопредседатель. Такого еще не было, чтобы Турция безоговорочно ставила бы под сомнение эффективность «большого трио» – это выпад не только в адрес России, но и в адрес Запада, заявление об их полной неэффективности. Стоит добавить, что такой выпад ставит под сомнение фактически единственный консенсус между РФ и Западом в Евразии – «базовые принципы» карабахского урегулирования. А это значит, ни много и ни мало, попытку пересмотра переговорного процесса. Все войны рано или поздно заканчиваются переговорами и миром. Но мир – не абстракция, он пишется по определенным условиям. И очевидно, что уже сейчас Анкара пытается предложить те условия, которые напрямую не соответствуют «базовым принципам». В которых, к слову сказать, ничего не говорится об «освобождении земель» военным способом, хотя деоккупация семи районов Азербайджана и возвращение беженцев предлагается. Но эти меры увязываются также с временным статусом Карабаха (фактически понимаемым как единица в границах бывшей НКАО) и юридически обязывающим референдумом с определением финального статуса. На какой основе совместить турецкий подход с общей международной позицией трио сопредседателей Минской группы ОБСЕ – вопрос открытый.

Таким образом, Турция четко и внятно обозначила свой интерес к Кавказу. Думается, он не ограничится одним лишь вовлечением в изменение нагорно-карабахской конфигурации. Вопрос, как далеко распространяются амбиции Анкары, и до какой степени она готова их продвигать. На других театрах, заявляя подчас максималистские требования, турецкие политики впоследствии смягчали позиции и выходили на пространство прагматики. Пришло, вероятно, время проверить этот алгоритм и на Кавказе.

От Маркедонов Сергей

Ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Международная аналитика»